Роман Волков

Сегодня – Купала. День, важный для нас безмерно. Уже после полудня сердце моё начинает бешено яриться, колошматить в стенки своего закутка, понуждая меня трепетать. Сжимаются и пульсируют мои чресла от сладостного терпкого возбуждения и острого морозного волнения.
Я прошу буйного Ярилу разыграть нашу кровушку, разгорячить головушку. Вселить в нас бешеной яри страсти и вожделения.
Как и обещал, прихожу домой первым. Все уже вымыто, выскоблено – ты молодец! Пахнет свежим воздухом. Ставлю в вазу все, что смог нарвать рядом с заводом: ячмень, усатую пшеницу, клевер, душицу, козлятник, лебеду и болотные камыши на пруду.
Сразу дух земли и чуда начинает ласкать душу. Сегодня – четверг, Перунов день. Здорово, что так совпало. Значит, Воин Грома сам позаботиться, чтобы сегодня был зачат сын, богатырь, защитник.
Отче Перуне!
К тебе зову.
Дай мне сегодня силы великой, укрепи волю и разум мой!
Зажги семя моё
Златыми стрелами своими,
Чтобы сын родился воин,
Крепок, ладен и строен.
Я накрываю стол. Ломтями жареная свинина, крепко перченая и выстланная вспотевшими травами. В больших кубках тонкая родниковая вода. Хлеб не заводской, бабушка пекла. Она даже не знала, что ее каравай станет ступенькой, от которой мы оттолкнемся душами, возлетев в чертог торжества Любви!
Я вешаю в шкаф твои штаны и рубашку. Торопилась, даже не убрала сама. Я беру одежду на руки, как младенца, нежно, и вдыхаю восхитительный запах твоего небесного тела, твоих духов, слившихся с тобой, и пресветлый, дух этот, готов как верный пес страстно лизать коленопреклонясь на четвереньки.
Как же я люблю тебя! Любовь моя сплетясь дубовыми жилами огня и воды, солнца и ночи, как  нерушимая нить Дня, прободет всю Вселенную, но не томя, не разрывая, а радушно дыша вместе с ее неторопливыми вздохами.
Лада, матушка!
Пусть нас, юных, взрастит Любовь,
Да поднимет выше крыши Чернобоговой,
Да взлетим мы над небосклонными чертогами.
Я ставлю под шкаф твои розовые тапочки. Они розовые, как язычок котенка, мягкие, как его нежное брюшко.
Я черчу ножом отцовским, потёртым на стенах знаки Солнца, а вперекрест с ними – Ночи. Жду. Люблю тебя!
Ты заходишь. Звонок тормошит меня от полусна, я врываюсь в прихожку, деру прочь щеколду в коридор, отмыкаю дверь.
Ты улыбаешься. Ты знаешь, что сегодня важный день, важная ночь. Перешагиваешь через порог и мы недолго целуемся.
Поцелуй – это знак, маяк, сигнальная ракета о готовности.
Мы неторопливо едим. Стемнеет еще не скоро. Сегодня – самая долгая ночь в году, Боги специально сделали ее для нас. Я кидаю в огонек лампадки хлебную крошку, волосинку мяса, капаю водой.
У тебя начинают блестеть глаза, а мы  не пили вино.
— У тебя блестят глаза, а мы не пили вина.
— Ты – мое вино.
— А ты – мой хлеб, мой воздух, вся жизнь моя!
Ты садишься ко мне на колени, и мы долго целуемся, обнимаясь языками, еще не омытыми от хлебных крошек.
Мы долго тщательно моемся. Сначала ты. Тем временем я, уже раздевшись до пояса, фехтую кулаками с воображаемым врагом, бью его беспощадно, и, повергнув оземь, сажусь сверху седлом.
Ярь, чистая и огненная, напитывает меня от пят до маковки-родничка.
Отче Род, отец Богов наших!
Я вошел в мир твой младенцем нагим, и сейчас я наг.
Дщерь твоя, что стала моей женой, так же нага и беззащитна!
Дай нам радость обогатить тебя и род наш
Счастьем зачатия, покойными родами,
И славной жизнью нашего дитя.
Ты выходишь, завернутая в розовый халат, обворожительная и кокетливая. Даришь меня поцелуем. Я не теряю время, ибо возбуждение уже начинает клокотать во мне. Врываюсь в ванную. Здесь напарено. Протираю запотевшее бархатистое зеркало и вижу себя, радостного, с красными щеками и горящими зеленью глазами.
Моюсь, каждую пору свою умащаю благовониями. Бреюсь. Стряхиваю мертвые колючки в водосток. Вытираюсь. Еще раз, тебе не нравится, когда я хоть немного волглый. Тихонько выхожу.
Отче Даждьбог! Дед наш!
Ты венчал нас.
Пред твоим щитом
Носил я трижды жену вокруг дуба.
Так освети же
Эту святую ночь,
Чтоб не забылась она нам навеки!
Ты хитро улыбаешься, укрытая одеялом. Я вхожу, абсолютно нагой и стыдливо прикрываясь, засовываюсь к тебе под кровать, под крахмальную свежесть.
Прикосновение к твоему теплому, даже горячему телу, трепещет меня. Я люблю тебя! Что знают поэты, истрепавшие трисветлые чары любви, превратившие их в слова, испепелившие в стихи! Строки букв о Любви, что лепят они на клетки тетради  — что они рядом с монолитом вселенной, пронизывающей своим стержнем нас с тобой!
Мы долго, невыносимо долго обнимаем друг друга, мои руки жарче твоей кожи, и я горю от твоих нежных рук так же, как и ты от моих шершавых ладоней. Твои губы испивают меня, а бархатный язычок, почти невидимый днем, кажется огромным между моими губами. Я уже давно налился тяжелой огненной страстью, готовой разорваться, и ты с радостью ощущаешь это.
Осязаю твое тело и по жалобному страстному взору понимаю, что ты уже готова, чтобы я наполнил тебя собой. Я переворачиваюсь, и, держась на локтях, медленно протискиваюсь в твое огненное естество. Мы мягко движемся, чувствуя, как наливаемся небесной силой и жаром.
Купальское солнце обращается багряным, входя в землю так же, как и я в тебя. Ты улыбаешься, то облизывая, то закусывая губы. Я тяжело дышу, свисая сверху на выпрямленных дрожащих руках. На предплечьях набухли потоки синих жил. Со лба медленно стекает щекотливая капля пота, прокладывает русло мимо носа, и когда я хочу ее слизнуть, капает тебе на налитую грудь. А потом и вторая, с другой стороны носа. Но ты не чувствуешь это, глаза твои закрыты, всю тебя обнимает лишь внутреннее торкающееся пламя. Я крепко стискиваю зубы от пилящего удовольствия и сдерживания. Смотрю в сторону.
В открытое окно летит запах высохшей земли, истосковавшейся по урожаю. Где-то вдалеке клокочут разрывы грома. Нежно-лазоревые мальчишеские небеса хмурятся, давая место тяжелым настоявшимся тучам. Ветры расчищают воздух для чистого и святого дождя. Гром гремит ближе, и вдалеке, за лесом, видно молнию.
Тут разум мой словно накрывает зачарованной бархатной подушкой, и через свой собственный «ох», я слышу как ты кричишь и извиваешься, и чувствую сладостное терзание кожи спины от твоих ноготков.
Дождь выплескивается неожиданно, беспросветной водяной кучей, и гром прочищает воздух так, что кажется, что весь дом вместе с нами разрывается.
И я действительно разрываюсь болезненно-прекрасными толчками, освобождаясь от невыносимо тяжкого семени, и вижу, как сверкает твое восхищенное лицо в черно-белых отсветах молний.
Мы лежим рядом, нагие и тяжко, но счастливо дышавшие. Дождик устало улыбается последними каплями. Гром отходит, утихает, прочистив воздух. Пахнет свежестью. Бесшумно радуется земля, впитавшая в себя небесную страсть, дающую роды.
Я обнимаю тебя, и ты прижимаешься ко мне, съеживаясь в маленький беззащитный комочек, втискиваясь в мою грудь. С этих минут в тебе начинает биться еще одна жизнь.
— Я люблю тебя…
— Я тоже люблю тебя…
Я много раз маленькими поцелуями покрываю лицо твое, щеки, шею, губы. Они мокрые от слез. Счастье, тревожное неведение и стократ усилившаяся ответственность терзают меня. Я тоже чувствую, как из глаз моих вылезает слезинка.
Я люблю тебя.