С трудом придерживаясь за перила, он аккуратно шагал вниз. Вверх прошла немолодая бабушка и чиркнула его расхристанным ведром. Ведро упало и скромно покатилось вниз.
— Где выход?
— А где хочешь, там и выход, — подхватила ведро и, напевая, поскакала дальше.
Дыра и бумажка, и черные пугвицы.
Сиськи, пиписьки, синички-сестрички.
Дырявые кольцами морщатся луквицы,
И пугвица пугвится, пугвятся пугвицы.
Бабушка подняла с перилов бычок и, не прикурив, поскакала дальше.
Луна масленкой, а небо – осиной.
Рельсы такси как в теле репортер.
Гасну улыбчивой а-Арлекиной,
Живу, смею я, как в чреве протер.
— Эй, бабка! Где?
— Везде! – и спряталась.
Данное происшествие его насторожило. Он выпалил:
— А пошла ты в гнезду!
— Сам пошел в гнезду! – отреагировала невидимая бабка.
— Ты где?
— Везде!
— А я где?
— А ты вот здесь, — она показалась и постучала по перилам перед Игорем, а потом — себе по голове.
— Дура! – и пошел вниз, оставив бабку.
Вскоре спускаться ему надоело. Он подошел к квартире без опознавательных знаков. Звонка не было. Он постучал, и дверь разверзлась. В квартире была непроглядная тьма.
— Есть кто дома? – спросил Игорь. Без ответа. Спросил еще раз. То же самое. Неожиданно зажегся свет. Его включил мальчик. Тотчас же он выудил из носа козу и поставил ею на стене запятую. И выключил свет.
Игорь, не медля ни секунды, шагнул за карапузом к выключателю. Но споткнувшись, неловко упал боком, сверху, ткнувшись в копчик, на него рухнули лыжи. Головой Игорь треснулся о какую-то железяку. Постанывая, он включил свет и узнал, что железяка именовалась «Диск здоровья «»Грация»»».
— Спортсмены, ****ь! – крякнул Игорь и пнул лыжи. Логово ответило молчанием. Игорь прошел на кухню, по ходу чмакнула под ногой лужа. Семейство готовилось к трапезе. Папа, в халате и синих обветшалых трико, читал газету, попыхивая из уголка рта папиросой. Бабушка вязала. Мама отдирала лопаткой пригоревшие макароны от кастрюли. Уродливый серенький кот лакал из блюдечка молоко. Дедушка, с волосами цвета соломенной трухи, покрытой плесенью, неловко обняв карапуза, рассеяно смотрел в телевизор. Не к месту оптимистично закрученные усы щекотливо тыкали мальчугана в ухо. На подоконнике сиротливо чах разлапистый цветок, из-под стеклянной рамки на стене проступала цветная журнальная репродукция, изображавшая короля Людовика 14-го на охоте. Игорек посмотрев в телевизор, обнаружил знакомый пейзаж: бабушка, ритмично подергивая спицами, вязала рябую курицу на чайник; папа, в халате и трико, методично читал газету; мама отдирала лопаткой пригоревшие макароны от кастрюли; кошатина лакала из блюдечка молоко; блеклый дедушка, неловко обняв карапуза, рассеяно смотрел в телевизор. И за их спинами стоял он сам, искаженный телевизионной рябью. Телевизор в телевизоре повторял эту картину сужающимся коридором бесконечное множество раз.
— Вечер добрый, — сказал Игорь, — всей честной компании.
— Мать, порежь хлебушка, — пробубнил папа.
— Хлеб нынче вкусный, — добавил дедушка и выдернул телевизионный шнур.
— Садитесь все за стол, будем кушать, — сказала мама, порционно расшлепывая по тарелкам макароны.
— Эй, вы что, оглохли, что ли! – возмутился Игорь.
— Мальчик, — произнесла бабушка, откладывая вязанье, — расскажи-ка нам, что я тебя научила, а потом сядем есть.
— Сорок тысяч сороков
На шестнадцать дураков.
Два пишу, один в уме,
Командир сидит в тюрьме.
Очень даже может быть,
Я не буду руки мыть.
Стану взрослым, как отец,
Люди скажут: «Молодец!»
Легион или Геон,
Я — не он или неон
В кухню входит, словно слон?
— Хорошо, у ребенка хорошая память, — отреагировал папа.
— Merde, — парировал дед, схватив деревянную ложку желтыми от табачины пальцами. И отправил себе в рот кучку макарон.
— Вы меня почему не замечаете? – спросил Игорь, чуя недоброе. Семейство продолжало молча поедать пищу. – Что, вы, кретины, идиотствуете!
— Макароны-то не очень, — с набитым ртом изрек папа, извлекая из пасти подгоревшую макаронину (спичку).
Игорь оттолкнул бабушку и смахнул тарелки на пол. Бабушка грузно упала вместе с табуреткой, оплетенной мертвенно-белыми варикозными ногами. Кот начал молниеносно есть рассыпанные макароны. Отец отшвырнул его под живот ногой в шлёпке и сказал:
— Что ж вы, «мама», так неаккуратно?
— Большой шкап громко падает, — хихикнул дедушка.
— Дура! – добавила мать. Мальчик прыснул.
— Пойду прилягу, — сказала бабушка.
Игорь сел на освободившийся табурет и закурил, взяв папиросу из пачки отца.
В кухонное окно постучали. С той стороны стекла, приплюснув нос и губы, был веснушчатый ребенок с обритой наголову головой:
— Мальчик, пошли поиграем, пока папка пьяный.
Карапуз по эту сторону стекла соскочил с табуретки и скрылся. Вернулся с шахматной доской, распахнул окно и полез через подоконник в соседнюю квартиру.
— Вот и хорошо, а я пока в телевизионный визор посмотрю, — обрадовался дедушка, — включая штепсель в розетку. В телевизоре показывали ту же комнату, только без бабушки и мальчика. Игорь встал и в туманно-мозговом безмыслии полез вслед за карапузом. В соседней квартире на диване мерно посапывал небритый мужчина, на полу двое детей ставили на доску фигуры. Пройдя через коридор, он открыл дверь в прихожей и очутился в следующей квартире. У входа стояла крышка гроба, был слышен звук неестественного плача. Летали мухи. Проходя мимо телефонной тумбочки, Игорь бездумно взял пачку сигарет и запихал ее в карман. Посередине большой комнаты стоял гроб, обитый дешевой фиолетовой материей. Вокруг стояли люди. Кто-то голосил, кто-то молчал. Тщедушный козлобородый мужичонка пьяно слюнявился и нес всякую околесицу. Свеча, вставленная в руку покойницы, стекала по кукурузно-восковой руке на школьный фартук. Где-то рядом нестройным распевом пели. Протолкавшись сквозь людей, Игорь раздернул шторы. В комнате через окно девочка играла на пианино. Бочковитый толстяк, с апломбом вытянув руку, пел «Дывлюсь я на нiбо». Пройдя мимо него, Игорь зашел в другую комнату. Прошел в прихожую и вышел в распахнутую дверь. Он очутился в следующей квартире. В соседней незапертой комнате слились в дерганом танце два сношающихся тела. Игорь извергнулся в кухню. На столе кокетливо стояли рюмки и полуопустыленная бутылка вина. Он схватил ее и шваркнул в окно, испускающее темноту. Стекло разбилось вдребезги. Выбив осколки остатков, он полез в чернеющее. Выставив руки вперед, маленькими шажками побрел в неизвестность. Что-то разбилось. Пальцы нащупали телефон, рывком сняв трубку, он услышал подзолистый голос, записанный на пленку: «…………………не существует ………………….. не существует………………….. не существует………………….. не существует…….».Трубка выхлестнулась из рук. Словно слепой, сходящий с карусели, Игорь, почти бежа, посеменил наискосок. Вдруг его лоб почувствовал чье-то влажное вонючее дыхание. Он протянул руки и, словно скульптор, вылепил из темноты голову лошади. Она фыркнула. Игорь отшатнулся, наткнулся на что-то и упал. Ползя задом на четвереньках как паук, он уперся в дверь лопатками и открыл ее.
Треугольным долотом
Золото отколото.
Помотаться животом
Животворным молотом.
Коловратом воротить
Ворожею за ворот,
Колотильщика лудить
За преступный заговор.
Он оказался на лестнице. На ступеньке его ждала бабушка. Она потрошила окурки в газетку.
— Куревом не богат? – спросила она. Игорь вынул пачку и бросил ей на колени. Юркими пальцами она вытащила сигаретину наружу и закурила. Потом разверзла юбки и проявила бутылку и две налитых всклинь рюмки.
— Пей, не болей, — сказала она, не выпуская из губ цигарку. Игорь выпил. Потом еще одну. Они допили бутылку. Молча. Игорь погрузился в дрему. Засыпая, он слышал, как по ступенькам катится мусорное ведро. В голове проносились образы увиденного им.
Подъезд, в котором очнулся Игорь, на первый взгляд, ничем не отличался от других подъездов. Желто-белый потолок с водоподтеками, писюньчатые спички, обгорело торчащие из него. Выцарапанные в стенах руны ругательств. Отслоившиеся шматы краски, согнутые перила. На полу – грязь, окурки, яблочные обгрызки. Игорь лежал на ступеньке, уткнувшись носом в колени, чувствуя головой холод камня. Он встал, в голове помутилось, мозаика подъезда протекла. Было душно. Витали, смешиваясь, запахи тушеной капусты, мочи и ухи…