Зеркало русской национальной революции

Роман Волков

Четыре молодых писателя вышли из самораскрывающихся дверей солидного московского издательства. Юность их была весьма относительна: одному недавно исполнилось 25 лет, другому – 35, а третьему – 45. Четвертый был потерян в этом союзе круглых возрастов: ему было 29. Молодостью здесь, как мы видим, и не пахло, в литературе свои возрастные категории, молодыми считаются те, кого не печатают.
И сегодня четыре товарища снова доказали, что от своего звания избавляться им еще рано: в публикации им отказали без объяснения причин. Хотя бомбардировали своими творениями они совсем разные отделы: самый младший, Егорка – отдел криминального жанра, 29-летний Петр – отдел современной прозы (писал он классические романы), самый старший – Семен Иванович – отдел сатиры и юмора, а отщепенец Витя писал стихи.
Разделяли их, кстати, не только мировоззрения, но и происхождение: Семен был художником из Сибири, Егорка – журналистом из Саратова, Петр – мастер цеха по переработке рыбы из Воркуты, а Витя торговал дисками в Тамбове. Зато объединяло их тоже немало: они заканчивали учебу на заочном отделении Литературного института и уже пятый год жили в общежитии в одной комнате.
Уже после традиционного обругивания редакторов-кровососов было решено отправиться в парк и немного выпить. На майские праздники все четверо ездили к себе на родину, так что деньги пока водились. Весна в этом году наступила поздно, но резко. Еще несколько дней назад приходилось утопать в сугробах, кутаться в пуховики и напяливать на брови шапку, а нынче – раз! И пришла весна, жаркая и ласковая, да такая, что впору уже и на пляж ходить загорать. Пока сбегали домой за деньгами, пока отоварились, пока выбрали место привала, солнышко стало садиться. По окончании третьей бутылки стало совсем темно, безлунное небо освещали только звезды и редкие фонари.
— Вот что я вам скажу, — сказал Петр. – Вот вы тут пьете, смеетесь. И вам невдомек, что наша раса, белая раса погибает и вырождается. А черные наступают.
— Почему невдомек? – ответил Егорка. — Все мы это знаем. Но что ж теперь и смеяться что ли нельзя?
— Абсолютно правильно, — кивнул поэт Витя.
— Вот то-то и оно. Что смеяться-то? Смертность превышает рождаемость, русские мрут как мухи, а вы – смеетесь. Хиханьки-хаханьки одни. Смешно, да? Ну смейтесь. Заплачете только скоро.
— Петь, чего ты говоришь-то? Что, если мы сейчас будем сидеть, как сычи, русским легче жить будет?
— Ведь сказано, что уныние – смертный грех, — добавил поэт Витя.
— Не унывать надо, — упрямо отвечал Петр. – Надо мочить. Всех их мочить.
— Петенька, да что ты говоришь, — привстал со скамейки Семен. – Ты же безнравственные вещи говоришь! Ты что!
— Я тебе не Петенька! – заорал Петр, вскакивая, и разливая водку из пластикового стаканчика.
— Ну хорошо, Петр, Петр. Я служил в Советской Армии, у меня очень много друзей и татар, и евреев, и меня всю жизнь учили, что цвет кожи ничего не значит! Главное, чтобы человек был хороший! Ведь среди русских тоже много подлецов…
— Вот такие как ты, Сеня, все продали! Из-за таких, как ты, хачики все рынки, все магазины заняли! А нам надо делать что-то! Их надо – резать!! Как они наших режут! А нам – объединяться надо!
— Петя, ты извини, конечно, но ты не обладаешь информацией, — закурил Егорка. – Я общался с очень мудрыми людьми. И вот один из моих учителей, бывший начальник Псковского РНЕ, когда ему так кричали: хачиков, мол, хочу мочить, давал биту бейсбольную – иди мочи. Что ж ты стоишь? Вот и так тебе могу сейчас сказать, вон кирпич лежит, иди – мочи. Иди, что ж ты?
Петр угрюмо молчал. Егорка же продолжил:
— Наша победа зависит не от битья и не от погромов. Она зависит от нашей дружбы. Не от абстрактного объединения, а от реального. От того, что мы будем помогать друг другу с работой, женам, детям, родителям! Это и есть объединение! Детей мы должны рожать не одного, а по трое-четверо. А тебе – смотри, скоро тридцать уже, а у тебя ни жены ни детей, в отличие, кстати, от Семена. Так что еще вопрос, кто из вас для страны больше пользы принес.
— А ты если кого убьешь сейчас в подворотне, — добавил поэт Витя, — посадят тебя лет на двадцать. А у того дагестанца, которого ты зарезал, пятеро детей, и у каждого из них по пятеро детей. Вот тебя и убрали со страниц истории России, сам себя убрал! А на твое место двадцать пять дагестанцев встало. И кому лучше то стало?
— Демагогию вы разводите! – закричал Петр. – Защищаете непонятно кого! А то, что они и оружие и наркотики сюда везут, и взрывы организовывают, и ислам свой дебильный среди русских распространяют, это вам как? Я же ничего не говорю – сиди в своей Чечне и сиди, а сюда то зачем они все ринулись? Что здесь – медом намазано? Культуру они нашу подрывают русскую, это вы что не видите? Оттого нам сейчас от ворот поворот и показали. Каково вам, у нас в Воркуте азербайджанские общины вовсю орудуют. Русские мусульманки в паранжах ходят, только глазищами синими зыркают. Это вам каково?
— Петя, да какое твое дело! – опять махнул рукой Семен. – Ну нравится им, значит, мусульманками быть. Как ты им запретишь-то?
— Семен, здесь я с тобой не соглашусь, — покачал головой Егорка. – Принятие ислама – это предательство русского духа. Этак ты еще скажешь, и иудаизм можно принять.
— Можно, конечно, — ответил Семен, — в цивилизованных странах, между прочим, так принято. Свобода, понимаете? Человек что хочет, то и делает. Хоть культ Вуду будет исповедовать. И никто ему слова поперек не скажет. А вам еще ой как далеко до этого. Вы сами как пещерные люди.
— Ты Семен, — закричал Петр, — пособник террористов! Ты еще в Чечню иди завербуйся! Будешь русских ребят стрелять со своими дружками-хачами стрелять!
— Ты Петя, говори-говори да не заговаривайся, — посерьезнел Семен. – А то я из тебя эту фашистскую дурь быстро выбью.
— Чего? – и Петр вскочил прямо перед Семеном.
— Сядь! – оборвал его тот, — у меня сыновья старше тебя, и то так не скачут.
— Правда, Петя, сядь, — добавил поэт Витя, — сядь, сядь, давай вон выпьем еще лучше.
— В самом деле, что вы как дети малые! – Егорка почти силой усадил приятеля на скамейку.
— А ты мне вот что скажи, — Витя внимательно поглядел в глаза Петру. – Что делать-то ты предлагаешь? Ну, если гостей столицы бить, сам понимаешь, на их место другие приедут. Так что говори, как ты собрался эту ситуацию изменить?
Предполагалось, что после ответа на щекотливый вопрос, тема сама собой потухнет.
— Черные наступают, — упрямо повторил Петр.
— Ну, это мы уже выяснили, дальше что? Да, наступают. Ну и что делать надо? Ты ж говоришь: надо что-то делать. Ну, что?
Петр молчал.
— Нет, если делать, то делать. Вот и говори: что нужно делать.
Петр молчал.
Петр молчал.
Петр молчал.
Наконец Семен прыснул, и громко протяжно расхохотался, даже не видя, как у Петра напряглись скулы.
— Ну, Петенька… — утирая слезы, начал он.
— Я тебе не Петенька! Ты что, надо мной ржешь? – он вскочил и схватил Семена за лицо. Тот только попытался встать, как Петр ткнул его кулаком в зубы. Произошло это быстро и неожиданно. Петр опять небыстро пихнул Семена в грудь, но тот выкрутился и двумя сильнейшими поставленными апперкотами сбил обидчика с ног.
— Ты мне гУбу разбил, — удивленно сказал он, размазывая по лицу темную кровь.
— Э, мужики, да вы что! – Егорка встал между дерущимися, расставив руки как рефери на ринге. Но Петр быстро поднялся, отпихнул его, и размахивая руками, снова кинулся на Семена. Тот несколько раз поднырнул под удары, но снова пропустил удар в ухо.
— Эй, хватай их, растащим… — просвистел поэт Витя. Он обхватил Петра сзади подмышки, а Егорка аккуратно начал отпихивать Семена. Просвистело еще несколько точных ударов, разнимающие разлетелись в стороны.
— Ты что ж мне гУбу разбил, — как заведенный, повторял Семен, нанося одинаковые тяжелые удары снизу вверх. Его противник неуклюже прикрывался, и размахивал во все стороны длинными мускулистыми руками. Егорка выискивал момент, когда вклиниться между ними, так, чтобы не пострадать самому.
А поэт Витя лежал на земле, прикрытый порослью кустов, из-под головы его расползалась на бордюре багряница. В удивленных стекленеющих глазах отражалось звездное небо.