Cурские сказы
Сурские сказы
(собрали и обработали Волков Роман и Чугунов Сергей)
Когда я в Пензе – Русь глотаю,
Хотя ее потерян след.
И в небо тихо уплывает
Все то, чего давно уж нет.
Сергей Базилевский, «Пензенская правда»1978 г.
Несмотря на малозначимость и низкоморальность жителей Пензенской губернии,
их подчас нелогичная патриотичность понуждает о многом задуматься.
Я неоднократно писал Государю: ежели б все русские так любили свою великую Родину,
как пензенцы свою малую, мы б давно выбились в первые страны мира.
Андрон Захарович Лисовин, ученый-русовед, 19 век.
Не минет изумлять мя земля Пензенская своим благолепием. Всем одарил Господь Пензу, да все одно языци
Пензы нищи аки птахи Божии. Но все ж таки не злобятся они, а хвалу небесам превозносят.
Преп. Иоанн Лесной (Обережный), 17 век
…речет нитями, как власа Макошии,
Вопит по-Бояньи земля Пензенска:
Я и мир дала Роду великому,
Я й кощунников-певцов сказителей дала Велесу мудрому,
Да и воинов дала для Перуна-защитника,
Как и орарей дала Сварогу-отцу нашему,
Только Боги светлые ништо взамен не дали,
Рекут: Жди, Пенза милая.
Дам-отдам, только…
Берестяные грамоты, найденные на территории Пензенской области,
Датируются 8 веком.
Раньше, понятно Пензы не было никакой. Были здесь леса непроходимые да болота непролазные. А жили тут, помимо леших да русалок, люди тихие, невысокие: буртасы — не буртасы, угро-финны — не угро-финны, так, не пойми чего. Волосы у них были светлые, кудрявые, веревочкой перевязанные, глаза открытые, тело сильное. Покон они уважали, жили охотой, а на полянах пахали. Боги у них были порядочные, не военные, да и не знали они, что такое воевать: в такую глушь ворог не заберется. Если что друг с другом на семиках бока подразмять, да на судах за правду скулы подправить, а так оружие только для зверей они пользовали. Ну и название они тоже не имели: все от крови Рода пошли, жили в лесу, молились колесу, лес звали Лесом, реку – Рекой, благо шла там лишь одна река с различными истоками, притоками и ответвлениями.
Но надо заметить, что обстановка в ту пору в мировом сообществе была неспокойная, народ книжек не читал, любовь, культуру и искусство чтил не особо, а картинки только на лезвии меча да в жертвенных местах видал.
И надо было так случится, что как раз в одно и то же время в двух совершенно разных местах развитого сообщества вспыхнул очаг войны. На западе некий отважный воин по имени Перр решил по причине нищеты и необеспеченности самого себя и своего народца собрать великую армию и идти покорять Восток до того места, где просыпается Солнце. Был он белокур, с равнодушными серыми глазами, в которых таится пожар, огромного роста, с не менее огромным мечом. Вместе со своими пятерыми товарищами они стали сколачивать вкруг себя войско. Сперва к ним присоединялись лишь отрядики разбойников, но позже, когда они стали наливаться силой, стали мобилизовываться и зрелые профессиональные вояки.
В его армию, послушав бирючей и прочитав объявления, выбитые на камнях и выцарапанные на деревьях, потекли ратоборцы со всех близлежащих земель. Здесь можно было увидеть и огромного викинга в рогатом шлеме, и кельта с харей, размалеванной синей глиной, и еллина в панцире и шлеме, из которого лишь пырились хитрые глазки, ну а такую шваль, как этруски, галлы и перечислять не стоит.
Приблизительно в те же годы одна из восточных повелительниц поляниц, нареченная Ка-Нза, решила покорить все земли запада до Холодного моря. Дочка малоизвестного кагана, она попрала все нормы поведения, сложившиеся в ту пору для женщин. Вместо того, чтобы учиться доить кобылиц, она училась усмирять бешеных жеребцов, вместо того, чтобы ублажать воинов-захватчиков из враждебных племен, она рассекала их по развилку своей кривой черной саблей, вместо того, чтобы варить похлебку, она за сто шагов могла вогнать до пяти стрел в обручальное кольцо (на шестой оно трескалось). Со временем вся степь, да и редкие степные города выплеснули в войско отважной амазонки своих лучших мужей, что спят на коне, едят саблей, а в зубах ковыряются стрелами.
В ее неисчислимые орды стекались и бесчеловечные савроматы, которые молились Мечу, и скифы, что ломали ребра непослушным коням усилием колен, ну и конечно такие разбойники, которые всегда там, где пахнет наживой: печенеги, половцы и прочие отбросы общества.
И вот Перрские витязи пошли войной на восток, а Ка-Нзинские ратники, соответственно, на запад. Идут они, по ходу села разоряют, народы покоряют, мечами и луком путь тропят. И никто им слова не скажет, бояться, сами понимаете. Но вот стали сгущаться небеса над их головами, стали закрывать облака своими шапками деревья. Но воины решили, что скоро деревья кончаться, а там их будут ждать богатства и грабежи. И шли так они себе бы и шли, ан нет, судьба свела их воинства в одном обычном местечке. Леса повсюду, болота, речка течет, илом и ряской покрытая, и редкие люди в разные стороны разбегается, под кустами хоронится.
Встали друг напротив друга две великие армии, а во время путешествия к ним еще народу присоединилось – муховы тучи. Выехали друг другу навстречу Перр и Ка-нза. Последняя и говорит:
— Уйди с дороги, а то протянешь ноги.
А Перр ей в ответ:
— Это мы посмотрим, кто ноги протянет, а кто победителем станет. Баба!
И начали лупцеваться – час бьются, два бьются, то одна верх возьмёт, то другой. Да только победить никто не может. Перр-то был очень огромный, и хоть мечом своим махал не как корова хвостом, а технично и профессионально, но не смог он и волоска срезать с коротко стриженой Ка-Нзы. Так же и Ка-Нза, как не брила воздух соей саблей, все удары лишь искрили о небольшой щит, закрепленный на могучей руке Перра. Вот и разлетелась на ледяные осколки сабелька воительницы, выпал из обессиленной руки меч у ее противника. Ахнули в изумлении от силы своих повелителей два войска, стоящие друг супротив друга, и уже готовые кинуться на врага.
— А ну-ка стой! – вскричала Ка-Нза, и вынула из-за сапожка нож-акинак. Давай-ка попляшем по-нашему! – Перр грубо хохотнул и вырвал из-за кожаного ремня огромный кинжал-скрамасакс. В диком танце закружились они друг вокруг друга, как молнии блестели их оружия. Но полоснула отважная воительница по запястью Перра, вылетел мечик из его лапы, затерялся в жухлой траве. Хлопнул воин ладонью за локоть Ка-Нзе, как птичка взмыл нож из ее ладошки и булькул далеко в речке.
— Давно не видал столь доброго воина – отпыхиваясь, вымолвил Перр, — хоть и бабу. Ну-ка, давай на силу бороться. По медвежьи. Посмотрим, такова ли в силе, как и в ловкости. – Обхватил он красавицу-полоницу, сплел руки за ее спиной. Взяла и она его, по-своему за пояс. Застонали войска двух силачей, загудели дерева, зашептала река, хихикнуло солнышко. Вот приподнял Перр на груди свою соперницу, чтоб шваркнуть ее с размаху о сыру землю. Напряглась Ка-Нза, чтобы за ладонь от пола выскользнуть по-змеиному из его обхвата. Да только правая ножка у Перра оскользнулась, правая ручка у Ка-Нзы подломилась, пали они оба оземь.
И тут оба увидели друг перед другом не дикого врага, готового перегрызть глотку и упиться горячей кровью. Нет! Перед Ка-Нзой был сильный мужчина с тонкими правильными чертами лица, завораживающим взглядом и крепкими руками, которые обвивали ее всю. Перр же увидел прекрасную девушку, с глазами, в которых отражалось все вечернее небо и такими губами, в которые хотелось зарыться и утонуть… Светлая любовь забилась между их сплетенных тел, и слились они в поцелуе…
— Перр…
-Ка-Нза… — только и ахнули их войска. А потом вложили в ножны мечи, сунули в колчаны луки и шагнули друг к другу с ясными и улыбающимися лицами. А местные жители, что следили за ним из-за кустов да с деревьев, толь и услышали «Пенза…»
Так и остались там оба войска. Кто захотел, пошли дальше разбойничать, да таких немного было. Остальные решили зверей бить, землю пахать да детей растить, благо места для всех хватит. Местный народ научил их всем своим премудростям, да и гости в долгу не остались: кто чего подарил той земле, кто знания, кто обряды, кто характер.
В память о том дне, как две армии сошли, да о двух воинах – основателях сильного народа, так и стали ту землю называть: Пензой. А как у дуба волхв руки Перра и Ка-Нзы соединял, освятил светом Солнца сурью, да в реку вылил. Так река и стала с тех пор зваться – Сура.
Город Пенза основан в 1663 году, основал его, наверное, известный московский воевода. Шёл он себе, шёл, с дружиной по каким-то важным государственным делам. Вокруг лес нешаганый стеною непроницаной стоит, солнышко лучики свои в кронах тырит. Дорога потом уже, уже, потом – в тропушку сползла, потом – в руку, потом в ужиный хвост, потом – в иглу, а потом и потухла. Сел наш Юрий Котранский на пенёк передохнуть — глядь, сидит мужик на песочке у бережка речного, лапти сняты, онучи размотаны. И пятки себе пемзой трёт.
Воевода ему и говорит: — Мил человек, где здесь тракт наезженный? Лошадки наши копыта в кровь разбили по здешнему бездорожью. А мужичонка вытащил из сумы заплечной репку маленькую, протер об порты, закурил трубку шишечками сосновыми забитую, чиркнул кремнем о трут и дымком запыхтел. Посидел минуточку молча, а потом и говорит: — Дорога дальняя у вас была?
— Да неближний свет! Верно, ребята, говорю? — А стрельцы ему в ответ: — Да, вы-сродь!.
— Ну, тогда вот репки отведайте. Нету больше! Не обессудь, боярин, последнюю вам отдаю.
— Последнюю — даже писарь не возьмёт.
— Да берите, берите, для хорошего человека чего жалко? А ничего не жалко. Давайте-ка, пока совсем не свечерело, домой ко мне пойдем, там и заночуете, а завтра с утра я вам дорогу и покажу.
На том и сошлись. Воевода с дружиною своей на коняков повлезали и за мужичком потрусили. Болярин едет и думает:
— Хороший здесь народ живет. Душевный. У самого вон как у половца – из имущества кошка, ложка и в бороде вошка, а гостям даже последнюю еду отдал.
А мужик бежит впереди, запнулся о корень и в землю носом бухнулся. Бечева поясная у него лопнула и с-под рубахи репа посыпалась. Воевода только рот раскрыл, а потом как гаркнет:
— Последняя, говоришь, была! А это что, по-твоему? С неба упало?
А мужичок ему в ответ, как ни в чём не бывало:
— Это не моя! Видно, в лешачью кладовую, когда падал, локтем провалился, вот снедь и вылетела. Так что — чего меня ругать, это вон вы лешаку наговаривайте! А я в этом деле и не при чём вовсе.
Воевода сначала осерчал, хотел, было шпицпрутенов ему выписать, а потом как начал смеяться:
— Ай да хват, ай да ухарь! Лешак говоришь, виноват!
Позвал к себе заместителя и велел тому в дневник походный всё записать. А плуту местному приказал выдать колокол маленький на полпуда.
А когда мужичонка их до дороги проводил, то сказал ему:
— Вот дело государево выполню, вернусь сюда – город будем строить. Место это особенное, сразу мне приглянулось.
Домой мужик пришел и задумался, зачем же ему колокол выдали, а потом шаман ему соседний сказал:
— Это они тебе его отдали, потому что тяжёлость очень большая, стрельцам нести его никак не спродручно. — Мужик-то и расстроился, думает: дай-ка шаману его отдам, на священный дуб его повесит. Так и отдал. Шаман хотел было распилить на сельхозинвентарь, но мужичок говорит:
— Ни-ни! На священный дуб и точка. — Так и пришлось повесить на самую верхотуру.
А воевода как вернулся, начал местность осматривать: чего полезного произрастает, сколько полезных ископаемых, какой уровень жизни и прочие царевы премудрости. Так и нашел однажды огромнейшую кучу пемзы. Так и решил город наречь. Отписал отчет царю, все карты вложил, и гонца снарядил до столицы.
Тот прискакал, в Грановитые палаты вбегает и перед Тишайшим на колени. Тот речет:
— Ну, чего там у тебя?
Тот пакет распечатал, отдает. А главный отчет он под шапку спрятал. Это Лачинов ему так приказал, чтоб если чего потерял, то хоть не все сразу. Вынимает он ту грамоту, видит: прокольчик вышел: он пером, что в шапке торчало, на пергаменте небольшую дырочку проковырял. Пока царь с пакетом возился, очки надевал, гонец кое-как дырку ту хлебным мякишем залепил.
Потом Алексей Михайлович взял, смотрит:
… И оный город наречь – Пе..за… Дырка как раз на название пришлась. И нечетко видно, что за буква посередине получается. И так смотрели, и этак, потом и бояр из Думы позвали – ничего так и не разобрали.
А скоморох царский, Коряга, сам родом из тех мест был. Сидел он у подножия трона, погремушкой гороховой играл. Потом говорит:
— Эх, вы! Грамотеи! Та область-та всю жизнь Пензой зовется! Это еще с начала времен!
Так и порешили: Пенза, мол, Пенза и точка. А дуб, на который шаман колокол повесил, потом обтесали и до сих пор он стоит, где Лермонтовская библиотека и колокол там же болтается.
Один раз ночью сидит на воротах городских казак Терентий Рябой, люльку курит. А ночь над городом стоит, звезды в небесах игриво мерцают, месяц рогами покачивает. И тихо так, как перед бурей. Посмотрел казак на виднокрай и видит: огоньки приближаются. – Черти, что ль болотные шалят, — осенил он себя крестным знамением, да два раза Пресвятую Богородицу прочёл. Только не помогает ничего, огоньки город окружают. Надо, думает, за пономарём сходить, он человек знающий, разберётся. Вернулся с ним, а тут уже кто-то в ворота стучится… Казак с пономарём факел зажгли, посмотрели за ворота и крякнули — войско там неисчислимое, верховые и пешие, с пищалями, бердышами и луками татарскими, и казаки яицкие, и башкирцы и черт те кто разберет.
– Чьи, братцы, будете, пошто ни свет ни заря в ворота тарабаните? А те в ответ:
— Отворяй! Там разберёмся.
-Там! Нет, уж давай сейчас разберёмся. Вдруг вы какие шалые людишки, мало что ль дурного семени по свету бродит. Покажь документ, а там и поглядим.
И тут из войска выходит бородач в заячьем тулупе и слово молвит:
— Аль не видишь, кто перед тобой, дураком, стоит. Царь Всея земли русской — Петр Третий.
— Таких третьих-вторых, каждый дён по пять человек хаживает.
— Ах ты, пёс шелудивый, попомни мои слова: войду я, будешь со стеной целоваться, да с петлёй обниматься. Ломай ворота, ребята.
Тут у пономаря голос прорезался, он и давай кричать:
— Погоди ломать, не ты ведь строил. Так дела не делаются, надо посоветоваться. Вы до утрени подождите, а там мы общим сходом и порешим чего.
Ну, те и согласились: подождём, говорят, часика два — два с половиной, утро вечера мудренее. Казак пономарю и говорит: Пойдём в каптерку мою зайдём, чего покажу. Все равно прямо сейчас к градоначальнику не пойдём – ночь на дворе, спят люди. Вошли: давай-ка что б не скучать займёмся чем. Сели они на лавку, Терентий достал пару луковиц и фляжку Кузнецкой водки, а пономарь хлеба ломоть. Выпили немножечко, псалтирь прочли, истории комичные друг другу порассказывали. Так и заснули.
Утром проснулись оба от грохота: видать, в ворота опять, не дождавшись ответа, стали барабанить. Глянули со стены, а там – народу еще больше чем ночью были. Тут казак бегом за губернатором кинулся, а пономарь с перепугу подбежал к колоколу, что на воротах висел, и давай в него бить, пока весь город не созвал. Встали на стену губернатор, градоначальник, рядом – капитан-исправник, а с другой стороны – судья.
— Чего надоть? – говорят бородачу.
— Ключик мне от городских ворот в шапку сбросьте, — тот отвечает, — я – ваш государь и освободитель – Царь Петр Третий.
Тут капитан-исправник смекнул, что на самом деле это не царь, а беглый каторжанин, донской казак Емелька Пугач, о котором ему секретные донесения писали. Он и шепнул потихоньку губернатору, что ключик кидать тому не следует. Мол, обман это все и призрачная фикция.
— Врешь ты все, — говорит губернатор.
А Пугачев (это, и правда, он был) видит, что из дырок в воротах да стенах крепостных очень много глаз на него пялятся. Приказал помощнику своему, Хлопуше, подать бочонок с пивом, уселся на него, откроет краник, нацедит себе кружечку и сидит, попивает. Выпьет и опять нальет. А потом говорит:
— Ну, власть мне свой ответ дала, теперь надобно и с народом посудачить. Видали, как казаки мои живут? – И слышит из-за стен только стон «Ух-х!» — То-то. Подати мы не платим, едим вволю, а пьем в два раза больше. И все нам трын трава. Законов у нас нет почти, разве что меня надо слушаться, да командиров моих. Ну и само собой, других людей не обижать, если кто кого обидит, сам накажу. Так вот и живем: день квасим, восемь – пьем. Зато денег у нас сколько хочешь, и самому хватит, и на бабу, и на детей, и про церкви Божии не забываем. Впустите меня, все жители будете вольными казаками. Казаки, все кто в граде есть все будут хорунжиями. Кто выше хорунжия – все будут войсковыми старшинами. — И слышит из-за стен только стон «Ох-х!»
— Врет он все, — губернатор с ворот кричит. – Никем вы не будете, выпорет всех, как сидоровых коз, только и будете на него ишачить. Баб всех ваших перепортит, а дети будут ему портянки стирать.
— Я не кончил еще, — Пугачев говорит, — коли впустите меня, губернатору пожалую шубу на гагачьем пуху, бабе его восемь отрезов гишпанского бархата, а голове городскому – два-пять шапок серебра и жбан пенного меда на сорок ведер.
Тут наверху слышно стало: призадумалось начальство.
— А мне? – заорал вдруг капитан-исправник. – Ключ-то от городских ворот у меня хранится, чтоб губернатор его не потерял в случае чего.
— А тебе, служивый, подарю козацкую шашку с золотом червлением, отару в чернадцать коз и одну корову голштинской породы.
— А я? – судья тут голос подал. – Мне, чать, это все запротоколировать надо!
— А тебе, диду, дам шесть ульев с пчелами и медом, гусли, восемь башкирских халатов, тисненых золотой парчой и ендову.
— А на храм Божий, — непонятно откуда архиерей выискался, — чтоб Господь Саваоф с небес это все одобрил?
— А тебе, батя, дам тургаментную Библию из Святого града, ножички с бриллиантами и ларец из черного камня, что ангелы с небес сбросили.
Тут бросились все ворота открывать, вышли с хлебом-солью, ворвался Пугачев в город, кого нагайками посек, кого конями потоптал. Но это так, немного, для разумения. Поставил своих казаков градоначальниками, а сам никому ничего не дал, только водки выкатил тридцать шесть бочек.
— Вот, — говорит, — Москву возьму и все, что обещал, выдам. И уехал вместе с войском своим, да еще и добровольцев набрал воз и маленькую тележку. Ну а после, самим понятно, приехали каратели, сослали всех куда водится и дело с концом.
Как голову Пугачеву рубили, все слышали, прошептал:
— Эх, кабы в Пензе остался, шиш бы вы меня взяли.
И в честь того памятник Пугачеву поставили на Московской, где магазин «Будылин».
А еще, старики говорили, что все золото свое, что в дороге награбил, спрятал Емелька как раз в Пензе, в землицу закопал. С той поры все таких ходов там накопали, почище любого метро будет, только так ничего и не сыскали.
Однажды к нам в Пензу Пушкин приехал, пригласил его генерал-губернатор лекции о поэзии читать (а заодно и на выборах предстоящих поддержать), а за это обещал книжку его выпустить большим тиражом с картинками. Вылез Пушкин из дилижанса, пахитосу закурил, очки солнечные надел для неузнаваемости и пошёл по Московскому тракту достопримечательности осматривать. Идёт, вальяжно тросточкой помахивает, в лавки заходит, приценяется, туземные цены с московскими сравнивает.
Потом видит: весь город мальчишками кишмя кишит. Бегают и выкрикивают: дамы и господа! Отдайте свои голоса за Кляйн-Поддикарского! (как потом оказалось, губернатор им по папиросе выдал, чтоб за него пензенцев агитировали). Зашел Пушкин к Поддикарскому, обсудили всё, договорчик подписали. Губернатор говорит Пушкину: все бы хорошо, Александр Сергеевич, да боюсь – не пройду я на выборах. Оппозиционеры все голоса отберут. И сядет в мое кресло главный их кандидат – Анатоль Карлович Олень. Придет – простому народу, совсем туго придётся.
Пушкин ему в ответ:
— Не сомневайтесь, ваше высокородие, приложим все мыслимые и немыслимые потуги, чтобы помочь в вашем нелёгком деле.
— Премного благодарен Вам буду, милостивый сударь. Выступаете вы сегодня в народном театре.
На том и порешили. Пушкин выходит от губернатора, а на углу дома афишка свежая наклеена, и в ней черным по белому написано, что:
Впервые! Только один раз!
Знаменитый мастер басни, магистр рифм,
профессор размера!
Вчера из Парижа – сегодня для Вас Крылов Иван Андреевич.
Вечер импровизаций.
Вход бесплатный.
В антракте для вас выступят весёлые собачки!!!!!!!!
Начало представления в пять пополудни в здании народного театра.
ГОЛОСУЙТЕ ЗА АНАТОЛЬ КАРЛОВИЧА ОЛЕНЯ!!!
Пушкин думает: вот так несуразица! Приходит в Народный театр, что в конце Московского тракта построили, его сразу в гримерку провели. А там все по высшему разряду: и Вдова Клико в серебряном ведерке со льдом, и омары, и кальмары. Ну уж конечно (Пенза всегда спиртным славилась) ряд штофиков водочки. Пока поэт повечерял, заходит объявляла, бороду адмиральскую почесал и громогласит: Пора, Лександр Сергеевич, ваш выход. Народ уж рукоплещет.
Пушкин баки огладил, выходит на сцену. Сразу свет его ослепил, хлопот оглушил. Он прокашлялся, к трибуне подошёл, по рупору пощелкал и говорит: Стихотворение называется « В поддержку Губернатора».
— Тучи над Пензой сгущаются,
Мрак исступленно течёт.
Кто это сверху спущается?
Он тебя, Пенза, спасёт!
Кляйн-Поддикарского знамени
Вам открывают глаза.
Цвета палящего пламени
Всех окрыляет греза.
А в этом месте моя Музка ушла, и поэтому закончу прозой. Город ваш, уважаемые господа Пензяки, понравился мне сразу, как только я в окошко тарантаса его увидал. Он ухожен, зелен и побелен, расположен в живописных местностях. Могучая синяя река делит его на части, отчасти схожен этот вид с вон той картиной, что висит на стенке, в раме золотой. И всему тому виной никто иной, как губернатор Ваш: Илья Ильич Кляйн-Поддикарский, дорогой. Ах, если бы не он, вы здесь катали бы шаром. Спасибо всем за аплодисменты. Вопросы есть?
Тут один мужичонка с кучерской бородой, ехидный, с мутными глазами, возьми да и спроси:
— Сколько Вам, любезный, заплатили?
Пушкин такого вопроса не ожидал и чуть не сел в калошу. Смешавшись, он сбивчиво ответил:
— Разве можно измерить детские улыбки и слёзы радости стариков-ветеранов от моего выступления?
И тут выходит на вторую трибуну Иван Андреевич Крылов и говорит:
— Послушал я Александра Сергеевича. Александр Сергеевич, вы, конечно, не обижайтесь, но слушать Вас я считаю неверным. Как можно Вам доверять, когда Ваш дедушка покойный, был арапом! На тамтаме «Тумбу-юмбу» играл, в носу кость носил и при всех, срам не прикрывши, бегал. Потому чихал я на вас и сморкался.
— Да я вас…
— После, Александр Сергеевич, после, имейте уважение, я вас слушал. Басня называется «Баба и Жаба».
— Однажды Жаба под кустом,
Сказала Бабе проходящей:
Ты в замке будешь золотом,
Принцессой станешь настоящей.
Сказала Баба: «Врешь, свинья!
Ты правды ложью не подменишь!
Я лучше выберу в друзья
НАТОЛЯ КАРЛЫЧА ОЛЕНЯ!!!
Вопросы у кого имеются?
Встает опять мутноглазый мужичок и говорит:
— Когда в последний раз Вас совесть посещала?
Крылов замешкался, а потом и говорит:
— Хоть вопрос к делу не относится, отвечу. Совесть всегда при мне, жжёт сердце и понуждает с кривдой бороться.
Мужичонка едва заметно усмехнулся и сел. А Пушкин подождал, пока аплодисменты стихнут и говорит:
— Ха! Ха !Ха! Как можно слушать подобную литературную подельщину, когда доподлинно известно, что Иван Андреевич никто иной, как низкопробный шарлатан, дешевый ярмарочный паяц и словоблудливый шмакодав. Факты имеются.
И не успел Крылов рта приоткрыть, как Пушкин махнул платочком, и из-за кулисы выходит человечек в робе мастерового.
— Да, уважаемые господа, вот перед вами живое подтверждение моих слов. Говори, Андрюша.
— Меня зовут Андрюшка Микитов сын по прозванию Дырка. Сызмальства обладал неприличною для холопей страстью к сочинительству. Осьмнадцати лет от роду мой барин Савва Никанорович Залуков проиграл меня в штофс питербурхскому издателю Кацу. А тот вместе с зеленым попугаем Шупой подарил меня на день ангела Ивану Андреевичу Крылову. Иван Андреевич заставлял меня за харчи писать басни, потому что сам творческим даром не обладает, да и пишет безграмотно: слово «яма» пишет «йамма», «ять» и «ер» вообче мимо слов ставит. И так я бы и жил у него, да вот спасибо Александру Сергеевичу, выкупил мне вольную.
Народ хлопает, улюлюкает, а Крылов налился кровью, как бурак, потом говорит:
— Не хотел я говорить, господа, этакий срам из избы выносить! Но видно, придется, коли уж Пушкин такие бяки про меня придумывает. Знаете, до чего он с губернатором Вашим додумался! Решили сухой закон ввести по всей губернии, чтоб здоровье нации «повысить». А жидовки за каждую бутыль, что после того закона продадут, по гривеннику в их мошну. Вот проект этого закона с подписями ответственных лиц. Но это не всё. Открою ещё одну страницу порочной биографии так называемого поэта. Кто такой, по-вашему, секретный агент жандармерии под кличкой «Кудрявый»? Никто иной как, наш драгоценный Александр, так сказать Пушкин. Могу и папочку продемонстрировать, вот тут сверху написано «Кудрявый». По его фальшивым цибулькам на каторгу отправились двадцать восемь наичестнейших граждан обоего пола из славной Пензенской губернии.
— Это всё — подстава! Из этой красной папочки торчат длинные рога Оленя! — Пушкин говорит. – Но эта фальшь, господа, меркнет перед зловещими фактами, которые я имею честь вам сообщить. Иван Андреевич — …
Тут встает мужичонка сивобородый, руку поднял и говорит. Только голос у него изменился, раньше был заискивающий, с шепелявеньем, а сейчас стал громкий и властный.
— Стыдно слушать, господа поэты. Вы же должны свет в народ нести, а не грязью все на свете поливать!
Пушкин аж рот разинул, а Крылов через трибуну свесился и возопил:
-Да ты кто такой!
-Молчать! Я – Николай Евграфович Салтыков-Щедрин, назначен в Пензу губернатором личным Указом Государя Императора! – Армяк расстегнул, а там – мундир, шпага, да ордена с крестами. – Прознал Государь, что у вас в губернии делается, и повелел Кляйн-Поддикарского снять и за взятки на десять лет в Сибирь! А Оленя за смуту – на Кавказ в звании простого солдата. – Выходит на сцену, ордена гремят. Подошел к поэтам, дерг их за вихры, те и слетели, патлы в руках остались. – А вы, граждане, не верьте всяким проходимцам. Этот вот никакого отношения к Ивану Андреевичу Крылову не имеет, а есть он – известный хитрован и майданщик Дормидонт Подовражный, по прозвищу Порхун, а этот вот, что Пушкиным представился – беглый каторжник и карточный катала – Стёпка Золотарь, он же Пейсах Скоробей, он же Осип Кабызвон. Шпана, одним словом, а не поэты. Эй, взять их! – Тут полицейские хвать голубчиков, кандалы им на руки и прямиком на каторжные работы.
— А вам, господа пензенцы, стыдно! Чем слушать всякую ерунду, сидели бы дома да настоящих поэтов книжки читали!
Тут народ «ура» кричать, стащили Салтыкова-Щедрина со сцены и на руках стали качать. Да так качали, что у него часы куда-то из карман делись, да еще Левша какой-то у шпаги винтик золотой открутил.
Однажды в Пензу приехал Николай II, а вместе с ним Григорий Распутин. Когда летели они на дирижабле, царь у Распутина спрашивает:
— А что это внизу за город?
— Видите ли, ваше величество, этот небольшой, но живописный пункт называется Пенза. Население 40 тысяч человек, изумляет своей богобоязненностью и нравственной чистотой.
— Да! А девицы здесь как?
— Не плохи, ваше величество. Все путешественники, проезжающие через Пензу характеризуют женское население только с положительной…..хи-хи стороны.
— Спускай вниз, штурман. Будем с городом ознакамливаться.
Штурман и дернул акселераторный канат, да так резко, что царь с Распутиным на подушках подпрыгнули.
— Ястри тебя, тормозь! Убьёмся насмерть!
Император от ужаса прикрыл лицо руками, хорошо, Распутин не растерялся, оттолкнул штурмана в сторону и тормозную бечеву успел дёрнуть.
Дирижабль медленно опустился. Распутин первый из люльки вылез и Императору руку подал. А потом и штурмана в бессознательном состоянии выволокли. Положили на мостовую, а у него из кармана книжечка неприметная вывалилась. Император её взял, Распутин ему говорит:
— Николай Александрович, нехорошо по чужим вещам шарить. — А тот:
— Мне можно, для меня ничего чужого нет. — Открыли книжечку, да и ахнули: членский билет партии «Социал-революционеров», выданный на имя Червонного Михаила Афанасьевича. А под обложку бумажка белая вставлена, посмотрели, а там — командировочное удостоверение, в графе задание – УБИЙСТВО ИМПЕРАТОРА. Народ сбежался, стал штурману в лицо плевать. (Кто плевал, а кто и у Императора Рассейского автограф брал и фотографировался на память для детей и внуков.)
Отвели штурмана в околоток и, там он сознался в содеянных преступлениях. Рассказал, что на стене пятого дома по улице Шрапнельной в городе Севастополь написал углём под окном с фанеркой: Долой самодержавие! Да здравствует… А, что да здравствует, не успел дописать, дворник вспугнул. Потом в буфете Государственной Думы забил в крантик самовара обломок карандаша, и господа депутаты не смогли чаю напиться и посему со злости придумали Закон, запрещающий картофель раньше 1 мая сажать. Царь потом посмотрел и визу поставил: «Согласовано. Канцелярии в печать. Пункт 14 читать как: Запретить посад картофеля ранее 1 мая и позднее 9 мая». А последний его теракт поверг в неописуемый ужас даже бывалых приставов. Пробрался он в типографию газеты «Владивостокский пчеловод» и вставил в гранки статьи про августейшее семейство точки после некоторых букв. И вот что получилось: «А цесаревич Алексей очень любит гулять по Летнему саду, в сопровождении б…го дядьки матроса Деревенько. Цесаревич покупает у разносчиков ландрин и е…….. с большим удовольствием, глядя на п….. лебедей».
Узнав об этих злодеяниях, Николай сначала очень на него разозлился. Но потом, когда террорист перед ним извинился, то сменил гнев на милость и велел отпустить, взяв объяснительную, что тот больше так не будет.
Потом Николай Александрович говорит:
— Коли уж мы в город ваш приземлились, время зря тратить не следует. Мы все ж таки на госслужбе. – Поймали бричку и прямиком к губернатору. Заходят в присутствие, там очередь аж до охранника. Народ стоит, мается, мух хлыщет. Как увидели Государя, стали шапки снимать, земные поклоны отвешивать. В приемной подходят к секретарше:
— Что это, мамаша, сегодня приемный день, а начальничек ваш спит что ли?
— Ой, ваше величество, они уехали богоугодные заведения осматривать.
— Ну, хорошо, подождем. – Сели в приемной, бутерброты едят, Распутин кроссворды отгадывает. Часам к двум влетает губернатор. Голова вся в стружках, спина мокрая, а вицмундир в трухе.
— Прошу прощения, Ваше величество, в земской больнице потолок рухнул. Я починкой руководил.
— Похвально, похвально, — просиял император, руку тому пожал. А как стали в кабинет проходить, Распутин тайком губернатору на шею показал и пальцем погрозил. Тот в зеркало глянул и обмер: под ухом свежий след от засоса и помада размазана. Он воротник поднял, голову в плечи вжал и за Государем посеменил.
— Вот, что, господин губернатор, раз уж мы попали на землю Пензенскую, то, я, думаю, надо бы посмотреть, как у вас дела обстоят с народным хозяйством, хорошо ли мужички живут, коровки доятся и озимые плодоносят, — царь говорит. Губернатор замялся на секунду, а потом в ответ:
— У нас, Ваше Величество, дела с этим обстоят наилучшим образом. Это у нас на самый высокий уровень поставлено, что б там мужички, коровки и всё такое. Сей же час прикажу тройку заложить и поедемте в любое сельское поселение. Побегу прикажу. — А сам выбежал и вместо этого говорит секретарше:
— Быстро скажи Карлу Адольфовичу, чтоб брал моего рысака и мчал во весь опор в Водки. Чтоб через час там был Париж и Гамбург. Скажи, мол, я за все его услуги никогда не скупился. – Заходит, как ни в чем не бывало, говорит, мол, поехали, все готово.
Ехали долго, губернатор всю дорогу приговаривал:
— Специально Вас, Ваше Величество, в самую глушь везём. Потому что обычно как бывает, в сёлах, что поближе к губцентру всё хорошо, а на периферии разброд и шатание. Так вот поэтому и везём Вас туда, чтоб показать, что у нас везде выше нормы. — А Распутин, чтоб царь не услышал, губернатору на ухо сказал:
— Что ж ты, братец, дурить нас вздумал? Вон тот косарь уже третий раз перед нашим тарантасом колпак снимает. — Губернатор в лице изменился и кучера пнул в зад, чтоб круголя перестал нарезать и прямо поехал.
И пяти минут не прошло, въезжают они в деревню. Народ их встречает, все при параде: бабы в кокошниках с разноцветными камушками, в платьях, расшитых бисером, с бусами стеклянными, в красных сапожках с загнутыми носами, детишки чистые, ухоженные и каждый в руке по петушку сосучему держит, мужики в рубахах ниже колен с кожаными поясами, в сапогах, начищенных до блеска, за поясом по ножу, и все как один трубки курят. Император к ним подошел, а они ему:
— Здравия желаю, ваше величество !!! — и в пояс поклонились.
— И вам того же. На что жалуетесь?
— Всё у нас хорошо.
— Это нас радует.
И тут из толпы высунулся маленький плюгавый старичонка и начал было говорить:
— Одна только бяда… — Староста на него как тут зашикал! И того мужики из первого ряда за шкибот внутрь втянули.
Император брови насупил и говорит:
— Это непорядок. На дворе двадцатый век, а вы здесь личности ущемляете, пускай старец слово молвит.
— Да вы не гневайтесь, царь-батюшка, этот дедка у нас самый, что ни на есть злостный трутень и балабол наипервейший. У нас его байки давно уже никто не слушает, вот он и выкобенивается перед вами. Я бы ему на вашем месте плетюганов штук пяток приказал отсчитать, глядишь, за ум бы взялся.
— Вы мне это бросьте! Иди-ка ты сюда, дедушка, чего сказать хотел – говори, никто тебя не тронет.
Дедка вышел, шапку заломил и говорит:
— Ты вот царь, да?
— Ну да.
— Вот кабы я был царём, я бы знаешь, чего сделал? Издал бы приказ, чтоб все птицы не летали, а по земле ходили. Ножки-то у них есть? Есть. Вот и пущай ходют. И нечего.
— Отчего ж у тебя к пташкам такая немилость?
— А чего они летают без толку, только серят на голову. Пусть как люди по земле ходят, а серят в отхожих местах. А то чего ж они выше человека взобрались, выше даже царя-батюшки. Того и гляди, в небесной тверди дырку проклюют, будет всяка шелупонь оттуда лететь.
— Слыхал, ваше величество, какую дурь этот хрыч сколобродил? Не от великого, чать, ума.
— А что ж он, всегда такие побасенки рассказывает?
— А ими и кормится. Только нынче надоел уж всем, не слушает его никто.
Тут царь поманил губернатора и сказал, что негоже такому занятному старику на отшибе прозябать. Разумный бы правитель давно бы его в город куда пристроил, глядишь, и польза бы какая вышла. Губернатор его послушал, и взял с собой старика, а потом его устроил в Народном Гулянье в планетарий. Он там маятник Фуко раскачивает и посетителям всяческие забавные истории рассказывает. Кое-кто их даже записывал, а потом в газеты отдавал и деньги получал.
Царь с Распутиным, как по селу ходили, много чего увидели, идут, а староста им указочкой показывает – это у нас ток, это цветок, а это кузнеца Яшки молоток. Царь и говорит:
— Всенепременно хочу посетить какой-нибудь крестьянский двор. Желательно бедного крестьянина, чтоб посмотреть, как у вас простые люди живут. — Староста ему:
— Мерси, извольте прямо пройтить. Вон в ту избу, что на отшибе. Там наш пастух рябой Тит живёт, с тестем, бабой и пятерьмя детьми, и все от разных отцов. А бабу зовут Дукла. А имя почему странное такое, так это поп наш, когда крестил, оговорился и вместо Фёклы Дуклой назвал. Но так у нас обычно не пьют. Если только праздник какой.
Заходит император в избу, а там посредь комнаты стол стоит, скатеркой белоснежной накрыт, а за ним всё семейство чинно трапезничает, еда у каждого на деревянную тарелку положена. Как царь зашёл, все поднялись и в пояс поклонились. Царь смотрит, а в красном углу, портрет его между Казанской Божьей матерью и Николаем-угодником висит. Он как увидел, в улыбке расплылся. Взял самого маленького ребёнка, поднял и поцеловал. И на выход пошёл. Сели они в карету, только трогаться, Распутин и говорит:
— Что-то живот скрутило, пойду облегчусь, — сорвал пару лопухов и только уйти хотел, а губернатор ему:
— Давайте я вас провожу, чтоб не петлять долго.
— Спасиб,о конечно, огромное, но я уж как-нибудь сам. Сам деревенский, из Сибири.
Ушёл он, а губернатор, покоя себе не найдёт, возится, как жук навозанный. Вертелся, пока Николай замечание ему не сделал. Минут через двадцать приходит Распутин и говорит:
— Ну, всё, можно и ехать. Правда, ведь, петлял, надо было вас с собой взять.
Выехали они из села, царь в окно выглянул и смотрит: домики маленькие, чистенькие, травка зелененькая, а церковь, как Христово яичко. Закурил сигарку, а потом и говорит губернатору:
— Вижу, и вправду вы работаете, а не штаны просиживаете, да по кабакам с девками разгуливаете. Это обстоятельство делает вам честь. По приезде в Москву, если не забуду, обязательно Анну 3-ей степени вам выпишем за заслуги перед Отечеством. — А когда царь в дрёму погрузился, Распутин губернатора за пуговицу взял и на ухо шепнул:
— Ты не то, что Анну 3 степени получишь, а Хуану безо всяких степеней, только вот до Москвы доберёмся. Зашёл я в дом, где поросёнка кушали, а там чуть не смертоубийство. Дедка старый к кувшину браги, как вампир, присосался, всех клюкой от себя отпихивает, сыновья старшие у папаши изо рта поросенка за ноги тянут, тот жрет на весу, а Дукла со стола все сметает, как молотилка, да детишек, кто помладше, в разные стороны расшвыривает, чтоб кусок побольше заиметь. Только меня увидали (и то кашлял аж пять минут), остолбенели, порося выронили с перепугу, а самая малява, которую царь целовал, хвать и бегом в огороды. А те за ней, через меня, еле на ногах устоял. Иду дальше. Подойду-ка к домикам, что поодаль стоят, уж больно они мне французские акварели напомнили. Так и есть: на фанерке нарисованы, а справа внизу еще и углем написано: «Сельские домики. Косоруков. 1897». А за той фанеркой такие халупы, что плюнь – дырку прошибешь. А из хибар народ валит, все грязные, пьяные и обхезанные. А в луже валяется мужик, нечесаный, как лешак, в одной исподней рубахе, без порток, а из правого лаптя большой палец торчит.
Но это еще не конец, сударик ты мой яхонтовый. Как к карете подходить стал, смотрю на башмаки, а они зеленые. Красочки, видать, не пожалели для травки.
Губернатор аж затрясся весь, говорит:
— Не губи, батюшка.
Распутин ему в ответ:
— Приедем до места, придумаю чего с тобой сделать.
Приехали до приказного дома, выпили постременную, подорожную и на посошок и поехали до славного града Питерсбурга. Не успела из-под копыт вороных жеребцов пыль осесть, губернатор стремглав в в конференцзал, и говорит в телефон:
-Карл Адольфович, дорогой, опять твоя помощь требуется. За село на неделе разочтемся. Распутин, нехристь окаянная, все раскусил. Вы уж, будь ласка, проблему тую разрешите! А я, сами знаете, на оплату никогда не скупился.
Ну а дальше что было, как Карл Адольфович с Распутиным поговорил, пирожными его покормил, в проруби искупал, да еще и невинных людей подставил, вы и сами знаете.
Однажды в губернскую думу письмо из Петрограда пришло. И пишут в нем, что Керенского сняли и по всей стране объявили Советскую власть. И в соответствии с распоряжением Ульянова-Ленина, губернатора незамедлительно предписано в каземат посадить, полицейских и казаков отменить, а на их место поставить народную милицию из простолюдинов. И в конце письма написано: Вся земля – крестьянам, Все заводы рабочим, И мир всему народу, то есть с окончанием войны всех. Ну и там еще много Приложений: все декреты, про ЧК, про Комиссаров новых, про Советы, ну и так дальше.
Собрались на совет губернатор, предводитель дворянства, цвет купечества и начальник полиции.
— Вот тебе,- вздыхает купец Кукушкин-Царский, — петрушка, а вот медная полушка.
— А мне до пенсии полгода оставалось, — губернатор Воровских тянет нараспев.
— Будет тебе в тюрьме похлебка из форели с луком, — говорит ему в ответ купец 1 гильдии Савва Подбоярский.
— Нечего нюни распускать, делать что-то надо! — заорал начальник полиции,- вас послушать, ложись да помирай. План у меня один есть.
И вот что, он предложил:
— Давайте, — говорит, — народу объявим, что письмо к нам из центра пришло, а в нем и написано, что, мол, велено самим Временным правительством создать на земле пензенской великое государство. И так все выставить, чтоб коли проверка приедет из ЧК, чтоб комар носу не подточил. — Сказано — сделано. Ответственным за выполнение назначили директора реального училища Аркадия Мокропузова, потому как он в Москве институт какой-никакой кончал, книжек много читал, с политическим студентами разговаривал, а самое главное в Питере в 1902 году из омнибуса видел, как царь на самодвижущейся повозке проезжал.
Согнали конными казаками на главной площади вече, вышел на трибуну губернатор и говорит:
— Братья-сёстры, я вас, зачем собрал, а?
— А кто тебя знает, батюшка!
— Черта лысого тебя поймешь!
— Делать тебе не черта!
— Тебе — развлеченье, а нам — огорченье!
— Разговорчики на сторону. Я слова говорить буду, хотя много и не умею, но попробоваю. Вот какая штукенция проклюнулась. Наклюнулась, так сказать. Бумага в письме пришла, а в ней прописано белым по-черному, что Временное правительство в отпуск уезжает в полном количестве и, причём, навсегда. И от сегодняшнего дня у нас в Пензе объявлена самобытность и самостийность. И всё такое. Так что будет все по-новому. А вот сейчас вам господин Мокропузов, так сказать, зачитает катехизис новой жизни. — Вышел тот на трибуну, вытащил бумажку, лорнет надел и говорит:
— Скажу коротенько. Итак, начну с номера один. В связи со смутой и анархией в России, а также отсутствием монетного двора в Сурском крае, деньги с нынешнего дня отменяются. Но в течение пяти месяцев их можно будет сдать в специальных обменных пунктах по сбалансированному курсу и взамен получить новые денежные единицы. Данной единицей будет водка, т.е. рубль будет приравнен к грамму 40-градусной водки. Соответственно, на каждый градус приравнивается к 2 копейкам с полушкой, если же в водках будет меньше 40 градусов, то она объявляется подделкой, а фальшивоградусник будет наказан по всей строгости закона. Пункт второй – отныне власть будет принадлежать народу, но поскольку народу много, а править как-то надо, эту нелёгкую обязанность согласился после наших долгих уговоров милейший Сигизмунд Иванович Воровских. Он всю жизнь губернаторствовал, что делать — знает, человек порядочный и малопьющий. Ну, в общем, все вы его прекрасно знаете. Прошу любить и жаловать. Думаю, что голосовать нет нужды, результат очевиден. И величаться он теперь будет генерал-губернатор. Ну, и в заключении пункт третий, так сказать, замыкающий. Приказываю именем генерал-губернатора следующее:
— Вся земля крестьянам!
— Все фабрики рабочим!
— Мир всему миру!
Вышеозначенные лозунги написать и вывесить во всех присутственных местах в неограниченных количествах. Ну и поясню для непонятливых, что помещик отныне будет называться главным крестьянином, фабрикант – главным рабочим, со всеми вытекающими последствиями. Честь имею, приятно было с вами пообщаться. За разъяснениями обращайтесь к начальнику полиции, а если он плохо объяснит, то в жандармерию.
Тут то народ начал бошку чесать, чего ж нового то агитатор сказал. А как кое кого на базарной площади на коновязи прописали, смысл вроде и прояснился.
— Вишь как братцы накололи.
— Эвон как-то.
— Обмишулились.
Только обстановка такая не долго продержалась. Народ-то, как деньги на водку обменял, известное дело употребил её по назначению, выпил, то есть. А денежки, которые в народный водочный банк пошли, губернатор изъял в небольшой чемоданчик и говорит: поеду в Москву, доложу в Кремль. И уехал. Но поехал он, конечно, ни в какой не Кремль, а прямехонько в Париж. А там сидит на Пляс-Пигали в кабачке, тройной бурбон потягивает. Надо, думает, поразвлечься. И написал письмо в ВЧК, подписался «Поборник правды».
А в Пензу вскорости приехал Дзержинский с проверкой и всё по местам расставил. За это ему ёщё памятник поставили, до сих пор стоит — две минуты ходьбы от железнодорожного техникума.
Однажды наш губернатор в целях упрочения положительного имиджа нашего президента решил увековечить его образ. На внеочередном собрании областной думы внёс предложение поставить идола Путину. Чтобы был высотой на метр выше, чем самое высокое здание в мире. Чтоб был похож на статую Свободы, только огонь чтоб на ладони горел и, обязательно чтоб улыбался, как Мона Лиза. Дебатировали долго, много предложений разных внесли. Одни говорят:
— Давайте на всех строениях в городе сцены из жизни президента изобразим, как то: «Президент разговаривает с доярками передового совхоза», «Путин вручает медаль сталелитейщикам», «Путин в кабине нового истребителя», «Путин катается на горных лыжах», «Путин и дети» и т.д. — Оппонент говорит:
— Кабы не фиг! Краска облупится, и тогда не пойми что выйдет. За такие штуки-дрюки по головке не погладят. И идола строить нерентабельно, столько материалов у области нет. Я вот что предлагаю: надо как-нибудь на небе его изваять. Только вот как? — И тут губернатор предложил:
— На луне намалевать и дело с концом.
— А как?
— Было бы желание, а для пензяков ничего невозможного нет. — Все говорят:
— Молодец, Василь Кузьмич! Не зря ты губернатором работаешь.
Решили художников послать на луну, чтоб Путина на поверхности изобразили, так, будто стоит он, пиджачок через плечо перекинул, улыбается и рукой помахивает, а внизу под ногами его надпись: С приветом от Пензенского края!!!
Сначала думали, где ракету взять, но за этим дело не встало, у одного депутата шурин на китайском рынке шапками торговал. А рядом с ним китайчонок Суй Хунь штаны реализовывал по низкорыночным ценам. Прознал шурин, что у Суя отец в компартии Китая ответственный за вопросы космической промышленности и авиации. Связались с тем из кабинета губернатора и договорились о продаже трех самых дешёвых ракет, чтобы до луны и обратно долетели. Привезли агрегаты, поставили их в Ахунском лесу, оцепление выставили, чтоб не уперли какую-нибудь важную деталь. Потом всех студентов собрали из художественного училища, пообещали все долги простить и пятерки выставить, да еще художников мобилизовали, которые на Фонтане картины продают. Объяснили им задачу, губернатор портрет Путина из газеты вырезал, показал. Те плоскость луны рассчитали, говорят:
— Чтобы этот проект осуществить, требуется 25 тысяч тюбиков космической краски. Губернатор глянул в бюджет: хватит только на 23 тысячи тюбиков. Все получится, только на надпись не хватит: выйдет «С приветом», а это уж ясно: политический казус. Собрал губернатор народ на площади Ленина и стали совет держать, откуда денег брать. Долго ничего решить не могли, а потом какой-то неизвестный дедушка предложил два месяца ни зарплаты, ни пенсии не платить и за счёт этого проект осуществить. Поддержали единогласно, не хлебом единым сыт человек Зато потом посмотришь ночью на луну, как приятно будет! А что денег не получим, все равно: получать – только смеяться.
Подготовили к экспедиции необходимое оборудование, провиант, соорудили ракетодром в Ахунах. И вот назначенный день подошёл, народу у космопорта собралось, видимо-невидимо, художники в новеньких скафандрах с родными и близкими прощаются. Посидели, как водится на дорожку с Губернатором и по отсекам. Василь Кузьмич на кнопочку нажал, и ракеты устремились в бескрайние просторы космоса. Как долетели, Губернатору на мобильник позвонили и говорят: Всё нормально. Прибыли. Лагерь разбили.
— Давайте, ребята, поскорее, чтоб до дня рождения Владимира Владимировича успеть.
Через пару месяцев обратно прилетают и докладывают: Работа выполнена в срок. Актик подпишите. Излишек краски сдали на склад, ровно 2 тюбика. В данный момент изображение президента закрыто масксетью. Сейчас на луне дежурит команда одной ракеты, когда нужно будет, масксеть сорвут и улетят со спокойной душой.
Губернатор поблагодарил всех, участникам данного проекта грамоты приказал выписать и ценные подарки: упаковку газводички «Старый пивовар» в ассортименте.
На день рождения Путина звонит ему губернатор по мобильнику и поздравляет, нажелал кучу всего, а потом и говорит:
— Владимир Владимирович, мы от всех жителей области решили вам маленький подарочек преподнести. Посмотрите на луну, пожалуйста! – и на кнопочку нажал. У тех, что на луне ждали, лампочка стала мигать и сирена включилась, они антигравитатор врубили и масксеть в космос улетела. Картина и обнажилась. И губернатору сообщение на пейджер скинули: Все нормально. Луна.
Только Василь Кузьмич смотрит, что-то не то, не видать ничего. Как была луна, так и осталась. Нет там никакого рисунка. Он, недолго думая, чтоб спасти положение и выпалил:
— Владимир Владимирович, видите какой ясный свет луна разливает в пространство? Вот такую же ясную любовь испытывает к Вам каждый житель земли Пензенской! — Путин посмеялся немного, сказал, что не думал, что в Пензенской губернии губернатор поэт, а потом поблагодарил за поздравления.
Когда разговор закончился, губернатор чуть ли не фанфурик корвалола выпил, так у него сердце свело. Потом вызывает прораба лунных шабашников и мягко так ему говорит:
— Любезнейший! Не хочу вас обидеть, но что-то портрета президента на Луне не наблюдается. Может вы, на какой другой луне его изобразили. А? — Прораб, тот, конечно, оправдываться начал. Старались, говорит, торопились, работали в условиях близких к экстремальным.
— Если, — губернатор говорит, — я своими глазами не увижу, будете всю жизнь потраченные народные средства отдавать. — Прораб думал, думал и придумал, как из беды выпутаться — позвонил в космос и попросил мужиков картину сфотографировать. Те, так и сделали, щелкнули на поляроид. Когда прилетели то, губернатору принесли. Точно – луна, а на ней изображение Путина, как и задумывалось.
— Ничего не понимаю, — губернатор говорит. Потом, правда, с астрономами из планетария и преподавателями физматчиками из педагогического универа посоветовался. Те то долго голову ломали, а потом и выдали, чего произошло.
— Василь Кузьмич, дело-то на самом деле плёвое, просто рабочие ваши портрет на обратной стороне луны исполнили.
— А что ж теперь никак увидеть его невозможно?
— Возможно, но только не с Земли, а с Солнца, например или с Венеры.
Губернатор вначале расстроился, а потом засмеялся:
— Всё, — говорит, — исделали как надо, по-нашему, по пензенски – через жопу.
Потом, правда, вспомнил, что у него фотография из космоса имеется. Взял он её, заламинировал и в секретный сейф под три замка положил. Вот так-то вот.