Если нужно, я могу не спать всю ночь,
без век, холодная, как угорь.
Мертвым озером меня окутывает тьма,
Завораживает иссиня-черной сливой.
Пузырьки кислорода не рождаются в сердце моем.
Нет легких у меня, и мой желудок – как шелковый чулок,
Где разлагаются хвосты и головы моих сестер.
Тают монетками в едких соках моих –
Паучьи челюсти, на миг обнажая кости хребта,
Словно белые линии с оттиска пальца.
Если я шевельнусь, то розово-сизая
Сумка кишок заворчит, как хрипящий ребенок.
Межзубными дырами тычут былые обиды.
Но что знаете вы о моей половинке любимой
Кабане моем жирном, уткнувшемся в стенку?
Переварить в этом мире не все я способна.
Ты сватался с волкоголовыми летучими мышами,
На крюках на горелых висящих
В сырой духоте Дома Мелких Животных.
В норе броненосец дремал пошлой и лысой свиньею,
Белые мыши, со скуки размноженные
До бесконечности, как ангелы в ушке игольном.
Я в простынках запутана, мокрых от пота.
Помню кур окровавленных, четвертованных зайцев.
Рационы проверив, ты меня пригласил
С удавом играть в Саду у Коллеги
Древом Познания я притворилась.
Я вошла в твою библию, в ковчег твой садилась
С бабуином священным в парике и с серой в ушах.
И паук-птицеед, что мохначе медведя,
Выбирался рукой восьмипалой из стеклянной шкатулки.
Я это забыть не способна.
Наш брак осветил деревянные клетки,
Распахнул свою пасть носорог двоерогий,
Что грязнее подошвы и больше больничной клоаки
За куском рафинада: и дыхание трясины
До локтя поглотило мне руку перчаткой.
Улитки снесли поцелуи как черные груши.
Теперь по ночам истязаю овец и медведей, мартышек и сов
Сквозь решетки железные. И не сплю до сих пор.
14 февраля 1961 года
Zoo Keeper’s Wife
I can stay awake all night, if need be —
Cold as an eel, without eyelids.
Like a dead lake the dark envelops me,
Blueblack, a spectacular plum fruit.
No air bubbles start from my heart. I am lungless
And ugly, my belly a silk stocking
Where the heads and tails of my sisters decompose.
Look, they are melting like coin s in the powerful juices —
The spidery jaws, the spine bones bared for a moment
Like the white lines on a blueprint.
Should I stir, I think this pink and purple plastic
Guts bag would clack like a child’s rattle,
Old grievances jostling each other, so many loose teeth.
But what so you know about that
My fat pork, my marrowy sweetheart, face-to-the-wall?
Some things of this world are indigestible.
You wooed me with the wolf-headed fruit bats
Hanging from their scorched hooks in the moist
Fug of the Small Mammal House.
The armadillo dozed in his sandbin
Obscene and bald as a pig, the white mice
Multiplied to infinity like angels on a pinhead
Out of sheer boredom. Tangled in the sweat-wet sheets
I remember the bloodied chicks and the quartered rabbits.
You checked the diet charts and took me to play
With the boa constrictor in the Fellow’s Garden.
I pretended I was the Tree of Knowledge.
I entered your bible, I boarded your ark
With the sacred baboon in his wig and wax ears
And the bear-furred, bird-eating spider
Clambering round its glass box like an eight-fingered hand.
I can’t get it out of my mind
How our courtship lit the tindery cages —
Your two-horned rhinoceros opened a mouth
Dirty as a bootsole and big as a hospital sink
For my cube of sugar: its bog breath
Gloved my arm to the elbow.
The snails blew kisses like black apples.
Nightly now I flog apes owls bears sheep
Over their iron stile. And still don’t sleep.
— February 14, 1961